Е.Мошко:
Книга Евы Левит "Барак" - о самом главном, что сейчас происходит в жизни общества. А именно о том, как человеку, попавшему в сложные жизненные ситуации, справиться самому с трудностями, не обращаясь за посторонней помощью. Как из маленьких пазликов происходящего вокруг сложить картину мира и наладить свою жизнь. Как бороться со страхами. Книга "Барак" Евы Левит как притча, как метафорический образ универсальна для любой ситуации, в любой стране. В нашем издательстве Центра современной литературы и книги она издана при участии французского издательства Kecem (Alain Le Levier, Lilya Senik).

Ева Левит: 

Я лично провела 
в этом бараке несколько лет. 

(Отрывок из главы из книги «Барак») 

Глава 1 

Надолго ли это? 

— Я понимаю, вы новенький, и вам пока все тут кажется непривычным и пугающим. Но вы просто положитесь на нас и расслабьтесь. 
Голос старика и успокаивает, и тревожит одновременно. Но все-таки молодой мужчина расслабляется немного и откидывается на спинку скамьи. 
— Вот и хорошо! — хвалит старик. — И поверьте: мы все тут заодно и вам никакого вреда не причиним. 
— Бояться нужно не нас, — подхватывает стариковские уверения еще один обитатель барака, какой-то весь промежуточный: не молодой и не старый, не спокойный, но и не нервный, с выражением лица не то птичьим, не то рыбьим. 
— Бояться вообще никого не нужно, — высказывает свое мнение старик. 
— Я и не боюсь, — спешит заверить новенький. 
— Вот и хорошо, — кивает старик. 
— Только… 
— Да? 
— Надолго ли это? — решается спросить молодой мужчина, снова напрягаясь и вцепляясь в пуговицу пиджака. 
— Кто как, — отвечает на это не то птицеподобный, не то рыбообразный. — Я вот, например, здесь уже вторую неделю. 
— А вон та женщина, — старик указывает в самый дальний угол, — больше месяца. А некоторых утром приводят, а вечером уже уводят. 
— Или вечером приводят, а утром уводят, — уточняет промежуточный. 
— И никто не знает, от чего это зависит, — подытоживает старик. 
— А сами-то вы сколько здесь уже… живете? — находит наконец-то нужное слово новенький. 
— Четыре дня. 
На этом разговор временно замирает, и у новенького появляется возможность оглядеться. 
Барак, в котором они находятся, прямоугольный и вроде как кривоватый, словно бы вытянутый наугад, без точной инженерной мысли, без предварительных чертежей и планов. 
У двери — скамьи (на одной он сейчас и сидит, теперь уже ногой инстинктивно защищая портфель), напротив — столы (интересно, чем здесь кормят?) и по всему оставшемуся периметру нары и нары. Трех¬этажные, застеленные тонкими серыми одеялами, явно отметившими серебряную свадьбу с плоскими комковатыми подушками. И никакого признака белья и полотенец. Кошмар! 
А туалет? Где здесь туалет? 
Старик, словно понимая, чту именно новенький ищет глазами 
(а может, действительно понял, насмотревшись всякого за четыре-то дня), беззвучно указывает на занавеску из тонкого пластика — точно такая висела у самого молодого человека в ванной, когда он еще жил с родителями, — которая отгораживает место для отправления естественных нужд. 
Новенький сглатывает. По всему видно, что он только сейчас начинает понимать, что все это не сон, что все по-настоящему, по-взрослому. Все ужасно, черт возьми! 
Встать со скамьи — невозможно. А ведь надо поискать свободные нары — уже почти ночь. Но все равно невозможно. Кажется, что если не отлипать от грубого некрашеного дерева, то все еще может повернуться вспять. Как будто бы его сюда и не привозили. Как будто бы не затолкали в этот барак молча, ничего не объяснив. Как будто все нормально и правильно, главное — не признать, не принять, не искать нары, не узнавать правил местной жизни. Остаться на скамье, словно в межвременьи, и как-то перекантоваться до начала обратного отсчета. 
Пять — четыре — три — два — один — ноль. 
Обнулить, скруглить углы — пусть и на жесткой скамье. И глаза за¬крыть, сыграть в прятки младенцев: если я вас не вижу, значит, вы не видите меня. Стать отделенным от местных обитателей, как укромное место за занавеской. Только занавеска из ресниц. Из густых и темных: «Ах ты, красавчик! — говорили все ему, трехлетке, — ресницами так и хлопает, каждая девочка влюбится!» 
Девочка-девочка! Зачем ты так смотришь из угла? Ты не видишь, что я прячусь тут? Не гляди, не ищи меня, а то барак станет реально¬стью и мы с тобой — соседями по нарам. 
— Зачем они сюда детей привозят? — не выдерживает он. — Детей-то зачем? 
А девочка издевается над ним, заводит считалочку: 

На златом крыльце сидели: 
Царь, царевич, король, королевич, 
Сапожник, портной — 
Кто ты будешь такой? 
Говори поскорей, 
Не задерживай 
Добрых и честных людей! 

Ты что, девочка, с ума сошла? Нет здесь никакого золотого крыльца. Вообще никакого крыльца нет. Ни ступенечки. Привезли, высадили из машины, дверь распахнули, и вот он — барак. Кусок земли, огороженный кривыми стенами. Кто ж их строил-то? Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной? Любой из них, только не строитель. Строители так не строят. Они с душой и пониманием. А тут… 

Кто ты будешь такой? 
Да и вправду: кто я буду такой? 
Буду… 

Кем вчера был — помню. Кем сегодня утром и днем был — тоже знаю. Кто я буду такой? Не знаю. Не знаю. И это самое страшное. Кто буду? Буду ли? Будут ли все они? 
Не задерживай добрых и честных людей… 
Неужели тут все — добрые и честные люди? А если не все? А если никто? А я сам кто же буду такой? 
— Вы сами-то кто будете? — спрашивает промежуточный. 
— Я? — вздрагивает новенький и снова инстинктивно хватается за пуговицу. — Я журналист. 
— А я детский врач, — говорит старик. 
— А я автомеханик, — говорит промежуточный. 
— А я просто девочка, — говорит девочка. 
И тогда уже они все начинают представляться. А девочка все напевает про царя, царевича, короля и королевича. А как королевича зовут, она не знает. И как старика зовут, она, наверное, тоже не знает. И как ее саму зовут, может быть, тоже не знает. А может, знает, просто сейчас это неважно. Документы у них все равно забрали. А у девочки, вероятно, и не было документов, потому что она была вписана в родительские. 
— А папы нет, — говорит девочка, прерывая считалку, словно в ответ на его мысли. — И мама не здесь. Так что я сама по себе. 
— Мы тут все сами по себе, — опять влезает в разговор промежуточный автомеханик. — Сюда с родственниками не пускают. 
«Еще не хватало с родственниками!» — думает журналист и представляет, что его сюда привезли вместе с отцом, и с сестрой, и с невестой. Да он бы с ума сошел, отодвигая у них на глазах занавеску перед отхожим местом! 
Только где они сейчас? А вдруг их тоже поймали и отвезли в соседний барак, если, конечно, есть еще другие бараки? Или этот единственный, и значит, никто больше никого никуда не отвозил? 
— Вы опоздали к ужину, — говорит старик детский врач. — Вам уже не принесут вашу порцию, но вы можете съесть то, что осталось от наших. Мы всегда немного оставляем на всякий случай, если новеньких поздно привезут. 
— Всегда? Вы здесь только четыре дня, а уже употребляете слово «всегда»? — взрывается журналист, как будто это из-за стариковского приспособленчества барак вообще существует и принимает его в свою кривую утробу. 
— Во-первых, четыре дня в этом месте — это уже практически «всегда», — отвечает детский врач. — А во-вторых, меня тоже привезли ночью и меня тоже ждали остатки ужина. Здесь так заведено. Не мы начали, не мы и закончим. 
И именно в этот момент журналист понимает, что все это правда. Что остывшие объедки предназначаются и в самом деле ему. Что со скамьи придется встать, чтобы пойти за плошкой. Что время не умеет разворачиваться и сворачиваться, как мерная лента. Что он может уже не увидеть отца, и сестру, и невесту. Что они (в смысле они, а не отец, сестра и невеста) вырвали его из жизни и поместили в барак. Что барак кривой, и с этим придется мириться. Что ему пока еще неизвестно, что именно за занавеской: унитаз, или ведро, или просто грязная вонючая дыра. Но что очень скоро он это узнает, потому что тело заставит его пойти туда, как бы ему ни хотелось этого избежать. 
На золотом крыльце сидели… Девочка ходит по кругу, перебирая слова, как бусины на цепочке. Она выплевывает строчки считалки на одном дыхании, а вдох — это как застежка, чтобы бусины не разбежались. 
Вдох — и он прикован к бараку еще одним невидимым звеном. Вдох — и на такую же долю обречены и царь, и царевич, и король, и королевич. 
— А я таки и вправду сапожник, — говорит кто-то. И хотя журналист не успевает рассмотреть, кто это, он верит, что здесь (не на золотом крыльце, а здесь) действительно сидит сапожник. И наверняка найдется портной. А если не найдется, то значит, портной здесь был и его уже просто увели. Или будет, потому что его еще просто не привезли. 
Наверное, здесь по кругу, как в считалке, бродит множество портных. И множество журналистов. 
Но почему сюда попал именно он, а не любой другой из его же газеты, он ума не приложит. Почему не тот конопатый из отдела спортивной хроники? Почему не пышная блондинка из новостей? Почему именно он? 

<...>

© Ева Левит, 2018 
© Kecem edition, 2018 

ISBN 978-5-94422-051-6 
Издательство "Центр современной литературы и книги на Васильевском